Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Хитроглазый кругляк-управляющий лгал. Он был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в любом уголке подведомственной территории, и конечно, он знал про фиаско Осташова.

Владимир запахнул свое темное пальто, поглубже надвинул на лоб кроличью ушанку и молча вышел наружу.

Он медленно побрел вдоль пестрых торговых рядов, время от времени бесцельно останавливаясь то у одного, то у другого прилавка.

Около стола, на котором высились многоярусные пирамиды из расписных шкатулок, Осташов задержался надолго. Внимательно рассматривая мелкие детали рисунков на боках и крышках шкатулок, Владимир вдруг вспомнил прочитанную в каком-то географическом журнале статью о древней вилле, откопанной археологами на берегу Средиземного моря. Где именно располагалась вилла, Осташов не помнил. Как не помнил он и многих других подробностей. Например, древнегреческая ли это была вилла, или она принадлежала некоему римскому патрицию. Но главное, собственно, заключалось не в этом. А в том, что полы гостиного зала в этом особнячке украшала мозаика, которая в точности имитировала объедки и прочий мусор. Читая заметку, Владимир отметил про себя, что хозяин древней виллы, заказавший себе это дизайнерское решение, пожалуй, был большой хохмач. На фотографии, помещенной рядом со статьей, было хорошо видно, с какой дотошностью безвестный художник изобразил арбузные и апельсиновые корки, огрызки яблок, обглоданные кости.

Владимир не сразу понял, отчего вдруг ему припомнилась эта мозаика. «А, вот что, – сообразил наконец он. – Если бы какой-нибудь богатый заказчик заказал мне оформить площадку перед крыльцом своего особняка в Подмосковье, то я бы сделал так. Закатал бы площадку в асфальт и прямо в нем, в асфальте, выложил бы мозаику в стиле этих шкатулок. Да-да! Это было бы то, что надо! Так, а каким должен быть материал мозаики? Так-так. А! Слегка глянцевым, вот каким».

Осташов почувствовал что-то вроде лихорадки, всегда сопровождавшей его, когда он размышлял над сюжетами картин. В подобные минуты его пронизывала почти физическая дрожь. Это состояние было верным предвестником того счастливого момента, когда вдруг, после долгих поисков и мучений, ему в голову приходила идея, которая одним махом разрешала все противоречия.

«Весь рисунок, целиком, должен быть виден только с высоты, с балкона особняка, – горячечно думал Владимир. – Это должна быть русская тройка – кони скачут во всю прыть. Так. А отдельные детали мозаики, каждый отдельный ее фрагментик должен представлять собой опавший лист какого-то дерева. Когда кто-нибудь будет идти по площадке, то у него должно возникать впечатление, будто дворник не успел подмести листву, будто под ногами беспорядочно валяются всякие листья. Какие там должны быть листья? Ну, всякие, разные: кленовые, липовые, дубовые, осиновые, рябиновые. Да! А вся картина будет видна только с расстояния, сверху, с балкона, или из окон второго, там, или третьего этажа. Так-так-так! И причем особенно классно это будет смотреться после дождя, когда асфальт будет глубоко черным, как фон на этих шкатулках».

Из мечтательного состояния Осташова вывел старичок, который, подойдя к прилавку, сказал продавщице:

– Откуда эти шкатулки?

– Из Палеха, – ответила продавщица – женщина из тех типажей, которых за глаза называют «Рязанью»: под теплым цветастым платком копна русых волос, нос картошкой, щеки на морозце горят снегирями.

– Ага, – сказал старик, прищурившись, – значит, мастера в Палехе их делают, да?

– Да.

– А потом они их красками раскрашивают, лаком покрывают, да?

– Да.

– А вы, значит, здесь эти шкатулочки продаете, да?

– Да-да. Что будете покупать-то, дедуля? – спросила продавщица, не понимая, к чему тот клонит.

– А вы сами откуда?

– В смысле?

– «В смысле», – передразнил ее дед. – А в том смысле, что люди где-то там работают и за это копейки получают, а вы тут собрались, перекупщики чертовы.

– Что это вы, дедуля?

– Спекулянты!

– Да чего вы тут раскричались? Поговорить, что ли, не с кем?

– Понаехали! Ворье! Бандиты! Ты не отворачивайся, ты мне скажи, откуда ты сама-то?

– Из Биробиджана, – с издевкой сказала женщина. – Иди отсюда к чертям! Дурак старый!

Старик немедленно умолк и двинулся прочь, словно только этих магических слов и ждал.

Раскипятившаяся торговка со злостью посмотрела на Владимира.

– А вы что хотели?

Осташов не ответил, потому что не слышал вопроса, в это время он думал: «Да, мозаика из опавших листьев… Опавшие листья на черной от дождя земле, на черном асфальте. В стиле Палеха… Палех – это русская осень. Теплые цвета на жутко черном фоне… Как будто в пропасть все летит… Или в космос…»

Он зашагал дальше по торговому ряду, размышляя, сколько долларов можно было бы запросить за оформление такой площадки с какого-нибудь нувориша. Тысячи три? Нет, мало. Лучше – семь. Да, семь было бы в самый раз. На семь тысяч долларов можно много чего сделать. Во-первых, матери можно будет отвалить денег. Ну, сколько? Тысячи три – пусть порадуется, пусть в кои-то веки почувствует себя богатой. И отцу дать три тысячи – он в последнее время постоянно теряет работу: не успеет куда-то устроиться, как уже эта фирма разоряется или сокращение штатов проводит, и отец сразу вылетает. А на оставшиеся деньги можно купить машину или еще что-нибудь такое. А можно снять себе квартиру на год. Хотя нет, на год уже денег, наверно, будет недостаточно. Черт возьми, как это мало – семь тысяч! А ведь, казалось бы, сумма солидная. Отхватить семь тысяч за раз – это действительно круто. Что же тогда делать с этими деньгами?

Владимир столь самозабвенно окунулся в грезы и размышления о гонораре, что только спустя некоторое время вспомнил: а ведь никакого богатого заказчика, никакой площадки с мозаикой под Палех и, соответственно, никаких семи тысяч в его жизни не существует.

Возвращение к реальности пришлось на тот момент, когда он приблизился к странному прилавку. Хозяин этого стола, улыбчивый парень, торговал старинными стеклянными емкостями.

– Желаем чего-нибудь приобрести? – спросил он Осташова, улыбнувшись еще шире.

Владимир не ответил.

Он стоял и смотрел на склянки с угрюмым недоумением: кому все это может понадобиться? Осташов взял со стола самую большую бутылку. На боку конусовидного сосуда было отлито «Шустовъ».

– В начале века в такие бутылки разливался знаменитый шустовский коньяк. Гремел на всю Россию, – прокомментировал продавец.

«Из этой бутылки мог Врубель наполнять себе бокал, – подумал Осташов. – Мог и Бакст. И Саврасов. Хотя нет, этот алкаш вряд ли бокалом пользовался. Прямо из бутылки, наверно, хлестал».

– Бери – всего пятьдесят тысяч рублей, – сказал улыбчивый парень, увидев, что Владимир кладет бутылку на место.

Осташов проигнорировал призыв торговца. Постояв еще немного, он молча взял с прилавка малюсенький флакон с литым двуглавым орлом и литой же надписью «Аптека».

– Десять тысяч, – сказал продавец.

Владимир вздохнул. Склянка ему была ни к чему.

– Семь тысяч, – сказал парень.

Осташов нахмурился еще больше.

– Пять тысяч… Три…

Владимир уже и не рад был, что остановился у наполненного стеклом прилавка.

– Очень уж дорого, – сказал он первое, что пришло ему в голову.

– Вот что, друг, – ответил вмиг посерьезневший парень. – Дешевле я продать не могу – это ж товар не уважать. Возьми даром, раз тебе очень надо.

Парень говорил искренне, это было видно.

Осташов поставил пузырек на стол и побрел по «Вернисажу», стараясь не задерживаться у прилавков.

Путешествуя таким образом, он в конце концов дошел до сектора, где располагались художники.

– Здорово, коллега, – приветствовал его бородатый мужичок лет сорока пяти, который держал в руке половину бутерброда с колбасой. Одетый в теплый тулуп, этот художник источал довольство и спокойствие. Он сидел, откинувшись на спинку складного стула. Перед мужичком помещался застеленный газетой деревянный ящик, который был сервирован на одну персону: на нем стояла поллитровка «Столичной» и маленький стаканчик. За спиной бородатого художника располагалось три решетчатых стенда, увешанных малоформатными копиями классических полотен. Особенно много было почему-то копий картины «Грачи прилетели».

– Привет, – со вздохом ответил Владимир.

– Как темпы торговли?

– Нулевые. Весь месяц…

– Нулевые? Ха-ха-ха, ха-ха-ха.

Художник, казалось, очень обрадовался, но, увидев, что Осташов совсем помрачнел, бородач смутился и закашлялся.

– Неужели ничего не идет? Ты же, я знаю, почти у входа торгуешь. Правильно? Хм. Странно. Ты садись, – художник кивнул на второй ящик, валявшийся рядом с его импровизированным столиком. – Садись, в ногах правды нет.